Когда Владимир Ленин узнал о том, что в России произошла революция, Надежда Крупская мыла посуду. Об этом мы знаем из воспоминаний самой Крупской. В этот момент к ним в дом явился знакомый поляк-политэмигрант Мечислав Бронский и огорошил их: “Вы что, не слышали новости? В России революция!”
В первые дни после получения этого известия у Ленина были весьма превратные представления о свершившейся революции. Он считал, что Николай II окажет сопротивление и организует свою партию или даже использует армию для реставрации монархии, а также что одна из основных причин Февральской революции — это “заговор англо-французских империалистов, толкавших Милюкова и Гучкова с К° к власти в интересах продолжения империалистской войны, <…> в интересах избиения новых миллионов рабочих и крестьян России”. В эти дни Ленин постоянно пишет о “фирме” “Англия и Франция”, а членов Временного правительства называет “приказчиками” этой фирмы.
В то же время Ленин с первых дней был твердо убежден, что Февраль был лишь первым этапом революции. “Я не могу судить отсюда, из моего проклятого далека, насколько близка эта вторая революция”, — писал он 11 (24) марта 1917 года.
Лениным овладела мысль о возвращении. Григорий Зиновьев писал, что в эти дни он “напоминал льва, запертого в клетке”.
Ленин выдвигал самые безумные предложения того, каким образом он сможет вернуться в Россию. “В. И. придумывает планы, один другого неосуществимее: проехать в Россию на аэроплане (не хватает малого: аэроплана…)”, — писал Зиновьев. Надежда Крупская, в свою очередь, вспоминала: “Ильич не спал ночи напролет. Раз ночью говорит: “Знаешь, я могу поехать с паспортом немого шведа”. Я посмеялась. “Не выйдет, можно во сне проговориться. Приснятся ночью кадеты, будешь сквозь сон говорить: сволочь, сволочь. Вот и узнают, что не швед”.
Вариант с возвращением через Францию и Англию отпадал, так как страны Антанты были готовы пропустить через свои территории только тех эмигрантов, которые выступали за продолжение войны. Ленин и его соратники к таковым не относились. К тому же из Англии пришлось бы добираться морем, которое на тот момент кишело минами и немецкими подводными лодками.
В итоге был выбран самый неожиданный вариант, предложенный лидером меньшевиков Юлием Мартовым: ехать через Германию, с которой Россия находилась в состоянии войны.
После этого швейцарский социалист, один из лидеров II Интернационала Роберт Гримм (“мерзкий центрист”, по словам самого Ленина) начал бомбардировать германское посольство в Берне телеграммами примерно следующего содержания: учитывая, что большинство русских эмигрантов в Швейцарии желают прекращения войны, они могли бы сыграть на руку Германии, если бы им был разрешен проезд в Россию через немецкую территорию. Гримм, однако, не пользовался доверием Ленина, и вскоре его место переговорщика занял другой швейцарский социалист, Фридрих Платтен.
В эти дни Ленин писал большевичке Инессе Арманд: “Почему бы нет?.. Вы скажете, может быть, что немцы не дадут вагона. Давайте пари держать, что дадут!”
Вскоре в Берлине начались совещания по этому поводу. Спустя несколько дней в германском Министерстве иностранных дел была получена телеграмма из Генерального штаба, в которой среди прочего говорилось: “Никаких возражений против транзитного проезда русских революционеров, если будут обеспечены специальный поезд и надежная охрана”.
Когда спустя много лет были открыты архивы Германской империи, обнаружилось, что в совещаниях на разных уровнях участвовало огромное число людей, в том числе на финальном этапе лично кайзер Вильгельм II. “Министерству
иностранных дел надлежит постоянно ставить меня в известность о ходе этого дела”, — телеграфировал кайзер рейхсканцлеру Теобальду фон Бетман-Гольвегу.
Было решено, что вагон, в котором русские эмигранты поедут через Германию, будет пломбированным, то есть по дороге его пассажиры не смогут контактировать ни с кем извне. Это было необходимо для того, чтобы исключить возможность общения пассажиров с немцами, так как в противном случае по прибытии в Россию они были бы арестованы как изменники — Россия находилась в состоянии войны с Германией. Из-за этого уже даже после того, как пассажиры пломбированного вагона покинули его, последнюю свою ночь на территории Германии в портовом городке Засниц перед отплытием в Швецию они провели в запертом помещении.
Вагон пользовался правом экстерриториальности, которая была оформлена весьма своеобразно: по полу коридора шла меловая черта, отделявшая территорию русских эмигрантов от территории немецкой группы сопровождения.
Ни на въезде в Германию, ни на выезде из нее не должна была проводиться проверка документов. Однако, как писал Ленин в своем отчете однопартийцам "Как мы доехали" через неделю после возвращения, в вагон ни разу не заходили не только военные или таможенники, но и проводник.
С формальной точки зрения немецкая сторона давала разрешение на проезд русских эмигрантов в обмен на агитацию за возвращение на родину аналогичного числа находящихся в плену или интернированных в России граждан Германии и Австро-Венгрии.
Все эти условия, как и ряд других, были сформулированы самим Лениным. Когда посол Германии в Швейцарии Гисберт фон Ромберг первый раз ознакомился с ними, он сказал: “Извините, кажется, не я прошу разрешения проезда через Россию, а господин Ульянов и другие просят у меня разрешения проехать через Германию. Это мы имеем право ставить условия”. Однако в итоге все требования Ленина были выполнены, а поезду было предоставлено еще и предпочтительное право проезда как “важному дипломатическому транспорту”, из-за чего в городе Галле на два часа был остановлен даже поезд немецкого кронпринца.
На случай, если Швеция откажется предоставить пассажирам пломбированного вагона право проезда по своей территории, существовал запасной план по переправке их прямо через линию фронта, но это не понадобилось: уже когда поезд ехал по территории Германии, разрешение шведской стороны было получено.
Известно, что во время посадки в вагон в Цюрихе на перроне произошла потасовка. “Jusqu’aubouti-sten (от фр. jusqu’aubout (до конца), сторонники продолжения войны против Германии “до победного конца”. — Прим. ТАСС) ругались неприличными словами, орали, что едущие — все немецкие шпики и провокаторы, “вас всех повесят, вы подстрекатели против евреев” и т. д. <…> Когда поезд стал отходить, едущие, вместе со многими оставшимися друзьями, запели “Интернационал”, в то время как некоторые опять кричали вслед: “Провокаторы, шпики!” В общем и целом — маленький, забавный, настоящий польско-русский этюд”, — телеграфировал присутствовавший при этой сцене немецкий военный атташе в Берне майор Буссо фон Бисмарк послу Германии в Швейцарии Гисберту фон Ромбергу.
Пломбированный вагон покинул вокзал в Цюрихе в 15:10 27 марта (9 апреля). В нем ехали 32 человека.
В пути произошла пара комических ситуаций. Во-первых, Ленин с Крупской занимали отдельное купе, чтобы Ленин мог спокойно работать. В соседнем купе ехали чета Сафаровых, Инесса Арманд, Ольга Равич и Карл Радек, которого Ленин считал “невыносимым дураком”. Радек травил анекдоты и смешил Ольгу Равич. Она так громко хохотала, что Ленин, которому ее смех мешал работать, пришел к ним в купе и попытался увести Равич. Однако “купе доблестно отстояло товарища Ольгу”.
Вторую историю передадим словами уже самого Карла Радека: “Шла постоянная борьба между курящими и некурящими из-за одного помещения в вагоне. В купе мы не курили из-за маленького Роберта и Ильича, который страдал от курения. Поэтому курящие пытались устроить салон для курения в месте, служащем обыкновенно для других целей. Около этого места поэтому происходило беспрерывное скопление народа и перепалки. Тогда Ильич порезал бумагу и раздал пропуска. На три ордера одной категории, на три билета категории А, предназначенных для законно пользующихся оным помещением, следовал 1 билет для курящих. Это вызывало споры о том, какие потребности человеческие имеют большую ценность, и мы очень жалели, что не было с нами тов. Бухарина, специалиста по теории Бем-Баверка о предельной полезности”.
Единственным, кому было разрешено выходить из вагона и контактировать с немцами, был Фридрих Платтен, сопровождавший путешественников. Именно он в пути снабжал пассажиров пломбированного вагона газетами и пивом, которое очень любили Ленин и Зиновьев. Однажды во Франкфурте Платтен решил схалтурить и отлучиться в город повидаться с некоей дамой. Отнести в вагон газеты и пиво он попросил двух немецких солдат. Зайдя в вагон, они наткнулись на Радека, который немедленно стал агитировать их за революцию. В вагоне появились немецкие офицеры, положившие конец этой пропаганде. Радек скрылся в купе Ленина, и инцидент остался без последствий.
Вообще Радека пришлось прятать в пути как минимум еще один раз, когда пассажиры вагона заподозрили опасность проверки документов. “Меня спрятали в купе, в котором находился багаж, дав мне, как прожиточную норму, около 50 газет, чтобы я молчал и не делал скандал”, — вспоминал сам Радек. Дело в том, что он был австро-венгерским подданным и пробирался в Россию незаконно. В итоге у него это и не получилось — Радека остановили в Швеции. Он попадет в Россию, в которую так стремился, через несколько месяцев, после Октябрьской революции. В 1939 году он погибнет в Верхнеуральском политизоляторе.
Впрочем, сама немецкая сторона как минимум дважды пыталась нарушить достигнутые договоренности и подсылала в вагон немецких социал-демократов, по-видимому, в разведывательных целях. Когда Ленину сообщили, что в поезде находится член германской комиссии профсоюзов Вильгельм Янсон, желающий приветствовать пассажиров пломбированного вагона, Ленин велел прогнать его “к чортовой бабушке”.
В итоге пассажиры пломбированного вагона благополучно добрались до портового городка Засниц, откуда переправились в шведский Треллеборг. Там Ленина встречал его шведский связной Яков Ганецкий.
На следующий день “возвращенцы” были в Стокгольме, откуда уже вечером выехали в Финляндию. Этот участок пути был преодолен без происшествий, и вскоре в местечке Торнео на шведско-финской границе их уже досматривали английские и российские пограничники. Финляндия входила на тот момент в состав России, и въезд в нее означал возвращение на родину.
Оказавшись в Финляндии, эмигранты уже почувствовали себя на родной земле. “Было уже все милое, свое — плохенькие вагоны третьего класса, русские солдаты. Ужасно хорошо было”, — писала Надежда Крупская.
На станции Белоостров, которая была пограничным пунктом между Финляндией и Россией, Ленина встречали его младшая сестра Мария, Лев Каменев и Александра Коллонтай, а также десятки рабочих, скандировавших его имя. Выяснилось, что Ганецкий предупредил о приезде Ленина. Рабочие уговорили Ленина выйти на платформу, подхватили его на плечи и отнесли в зал ожидания, где ему пришлось произнести короткую антивоенную речь.
Организатором встречи Ленина на Финляндском вокзале в Петрограде был будущий нарком труда РСФСР Александр Шляпников, также приветствовавший его в Белоострове. По его просьбе Балтийский флот выделил матросов для почетного караула, а “свои люди” в Петропавловской крепости по сигналу должны были направить ее прожекторы на площадь Финляндского вокзала. В рабочие кварталы направили грузовики, чтобы оповестить рабочих о прибытии Ленина и доставить их на вокзал. Солдат, как писал член Исполкома Петросовета Николай Суханов, “наскоро “сагитировали” в казармах”. На самом вокзале соорудили подобия триумфальных арок, украшенных красными и золотистыми лентами, и даже был приглашен оркестр. На вокзальную площадь подтянули несколько броневиков, один из которых вскоре вошел в историю. Вся подготовка, для которой были даже созданы специальные комитеты, заняла около суток.
В итоге людьми оказался запружен не только весь Финляндский вокзал, но и привокзальная площадь, которая теперь называется площадью Ленина, и даже прилегающие к ней улицы. Многие из встречавших провели в ожидании Ленина несколько часов.
Между тем сам Ленин не просто не ожидал такого приема, а всю дорогу беспокоился о том, не арестуют ли его немедленно, как только его нога ступит на перрон Финляндского вокзала. Этот же вопрос он задал встречавшим его в Белоострове, но они, по воспоминаниям Григория Зиновьева, лишь загадочно улыбались. Надежда Крупская, в свою очередь, беспокоилась, смогут ли они в столь поздний час нанять извозчика.
В 23:10 3 (16) апреля после почти десяти лет отсутствия на русской земле Владимир Ленин вышел из поезда на Финляндском вокзале. Оркестр тут же грянул “Марсельезу”. Александра Коллонтай преподнесла Ленину огромный букет цветов, который, по воспоминаниям очевидцев, в последующие минуты доставлял ему немало неудобств.
В "царских" комнатах вокзала Ленина приветствовала делегация Исполкома Петросовета во главе с Николаем Чхеидзе. По воспоминаниям Николая Суханова, Чхеидзе произнес:
"Товарищ Ленин, от имени Петербургского Совета рабочих и солдатских депутатов и всей революции мы приветствуем вас в России… Но мы полагаем, вы понимаете, что главной задачей революционной демократии является сейчас защита нашей революции от всяких на нее посягательств как изнутри, так и извне. Мы полагаем, что для этой цели необходимо не разъединение, а сплочение рядов всей демократии. Мы надеемся, что вы вместе с нами будете преследовать эти цели…"
Ленин не ответил Чхеидзе. Он отвернулся от членов Исполкома Петросовета и произнес следующую краткую речь:
“Дорогие товарищи, солдаты, матросы и рабочие! Я счастлив приветствовать в вашем лице победившую русскую революцию, приветствовать вас как передовой отряд всемирной пролетарской армии…” — и так далее. Завершил он свою речь словами “Да здравствует всемирная социалистическая революция!”
Как писал позже об этом моменте Николай Суханов, “весь “контекст нашей революции <…> говорил Ленину про Фому, а он прямо из окна своего запломбированного вагона, никого не спросясь, никого не слушая, ляпнул про Ерему…”
Сразу после этой краткой речи Ленина подхватили на руки запрудившие “царские” комнаты солдаты и матросы и вынесли его на привокзальную площадь, где они подняли его на башню броневика, который позже стал символом его возвращения в Россию. Оттуда Ленин еще раз выкрикнул несколько приветствий и лозунгов, в том числе “Да здравствует мировая социалистическая революция!”.
С вокзальной площади многотысячная процессия посреди ночи направилась к бывшему особняку Матильды Кшесинской, в котором большевики организовали свой штаб. По дороге толпа еще неоднократно останавливалась, и Ленин обращался к толпе с краткими речами.
В особняке было запланировано приветственное чаепитие, однако оно постоянно откладывалось, потому что Ленин то и дело выбегал на балкон, под которым волновалась требовавшая его толпа. Николай Суханов вспоминает обрывки речей Ленина с балкона в ту ночь: “…грабители-капиталисты…”, “…истребление народов
Европы ради наживы кучки эксплуататоров…”. Было и такое: “Защита отечества — это значит защита одних капиталистов против других…” По словам Суханова, один из солдат в толпе отреагировал на это заявление Ленина следующими словами: “Вот такого бы за это на штыки поднять”.
После все-таки состоявшегося чаепития Ленин произнес перед собравшимися речь, которая продолжалась около двух часов и ошеломила всех присутствующих.
Он говорил о несостоятельности как Временного правительства, так и Петросовета в его нынешнем виде; о том, что первый этап революции завершен и за ним должен немедленно последовать второй; что созданный в Феврале государственный строй нужно уничтожить и передать всю власть Советам… Землю и банки нужно национализировать, а помещичье имущество конфисковать, говорил Ленин. Наконец, Российскую социал-демократическую рабочую партию нужно немедленно переименовать в коммунистическую.
“Современный “социализм” — это враг международного пролетариата, — метал молнии Ленин. — И самое имя социал-демократии осквернено и запятнано предательством. С ним нельзя иметь ничего общего, его нельзя очистить, его надо отбросить как символ измены рабочему классу. Надо немедля отряхнуть от ног своих прах социал-демократии, сбросить “грязное белье” и назваться “коммунистической партией”.
Николай Суханов вспоминал:
“Мне не забыть этой громоподобной речи, потрясшей и изумившей не одного меня, случайно забредшего еретика, но и всех правоверных. Я утверждаю, что никто не ожидал ничего подобного. Казалось, из своих логовищ поднялись все стихии, и дух всесокрушения, не ведая ни преград, ни сомнений, ни людских трудностей, ни людских расчетов, носится по зале Кшесинской над головами зачарованных учеников”.
В то же время он указывал на главный недостаток как этой речи Ленина, так и его программы в целом, если это вообще можно было назвать программой:
“…всеми слушателями, сколько-нибудь искушенными в общественной теории, формула Ленина, выпаленная без всяких комментариев, была воспринята как чисто анархистская схема. <…> О феерическом прыжке в социализм — по щучьему веленью, по ленинскому хотенью — отсталой, мужицкой, распыленной страны прямо и определенно ничего сказано не было”.
На следующий день в Таврическом дворце было запланировано Всероссийское совещание Советов рабочих и солдатских депутатов, на котором предполагалось обсудить вопрос о слиянии большевиков, меньшевиков и внефракционных депутатов в одну партию. Однако в суматохе торжественной встречи Ленину забыли сообщить об этом.
Утром к нему явилась делегация. Ленин немедленно набросал на листке бумаги основные пункты своей программы, которую он прежде полностью никогда не записывал.
Это были “апрельские тезисы”.
Тезисы
1. Отношение к войне.
Никаких уступок “революционному оборончеству”.
2. Требование от “Временного Правительства” “отказа от завоеваний”.
α) Отношение к Временному Правительству.
β) “ “ Советам Рабочих Депутатов.
2_bis) Критика Советов Рабочих Депутатов.
3. Не парламентская республика, а республика Советов рабочих, батрацких, крестьянских и солдатских депутатов.
α) Уничтожение армии, чиновничества, полиции.
β) Плата чиновникам. (В этом пункте Ленин говорил о том, что зарплата чиновника не должна превышать среднюю зарплату квалифицированного рабочего. — Прим. ТАСС.)
4. Своеобразие задач пропаганды, агитации и организации в период перехода от 1-го этапа революции ко 2-му. Максимум легальности. (Под “максимумом легальности” для большевиков Ленин подразумевал существовавшее на тот момент бессилие закона. — Прим. ТАСС.)
Добросовестные, но обманываемые буржуазией сторонники только “войны по необходимости”, “войны не из-за завоеваний” и их обман буржуазией.
5. Аграрная программа.
α) Национализация. (Конфискация всех помещичьих земель.)
β) ”Образцовые хозяйства” из каждого крупного имения под контролем
Совета батрацких депутатов.
+ ϒ) Центр тяжести в Cоветах Батрацких Депутатов.
6. Один банк под контролем Советов Рабочих Депутатов.
6 bis) Не введение социализма сразу, а немедленный, систематический, постепенный переход Советов Рабочих Депутатов к контролю общественного производства и распределения продуктов.
7. Съезд.
Перемена программы и названия.
Обновление Интернационала. Создание революционно-интернационального…
Существуют свидетельства, что в какой-то момент этого утра — то ли до написания “апрельских тезисов”, то ли после — Ленин поехал на Литераторские мостки Волкова кладбища, на могилы матери и сестры. Свою первую после возвращения и начавшуюся для него только на рассвете ночь в Петрограде он провел именно в квартире, где доживала свои последние месяцы его мать.
В полдень Ленин начал свое выступление с “апрельскими тезисами” в Таврическом дворце перед фракцией большевиков. Реакция на них была неоднозначной, тезисы породили дискуссию. В этот момент с нижнего этажа, где заседали меньшевики, пришла записка с пометкой “срочно”. Это означало, что они настаивают на немедленном начале межфракционного собрания. Ленину предлагалось выступить и перед ним. И он выступил.
Разразился страшный скандал. Как писал Николай Суханов, “на объединительном совещании Ленин явился <…> живым воплощением раскола”.
“Дело было не только в неуместности такого всеоплевывающего выступления на объединительном собрании: дело было и в том, что вместе с идеей объединения здесь оплевывались основы социал-демократической программы и марксистской теории…” — вспоминал он.
“Ведь это бред <…>, это бред сумасшедшего!.. Стыдно аплодировать этой галиматье <…>, вы позорите себя! Марксисты!” — кричал член Исполкома Петросовета меньшевик Борис Богданов немногим аплодировавшим Ленину.
Против Ленина восстали не только меньшевики, но и многие из его товарищей по фракции. Член ЦК большевиков Иосиф Гольденберг заявил: “Трон великого анархиста Бакунина, пустовавший в течение многих лет за неимением достойного наследника, теперь занимает Ленин. Все, что мы сейчас слышали, есть не что иное, как отрицание социал-демократической доктрины и научного марксизма. То, что мы сейчас выслушали, есть очевидная и недвусмысленная декларация анархизма. Ленин стал наследником Бакунина. Ленин, марксист, вождь боевой социал-демократической партии, умер. Ленин-анархист родился”. Гольденберг обвинил Ленина в желании развязать гражданскую войну в разгар революции, на что Ленин ответил: “Верно! Правильно!”
Едва ли не единственной, кто заступилась за Ленина, была Александра Коллонтай. Но ее речь, по воспоминаниям участников собрания, была сбивчивой и слабой. Под шквалом насмешек Ленин и около пятнадцати других большевиков покинули зал. Председательствовавший на собрании Николай Чхеидзе заметил: “Пусть себе живет без революции, а мы, оставшиеся здесь, будем продолжать идти по дороге революции”.
Примечательно, однако, что позже в тот же день Ленин, несмотря ни на что, явился на заседание Исполкома, где был, по воспоминаниям Николая Суханова, “очень скромен и убедителен” и “просил покровительства Исполнительного Комитета и защиты от буржуазной клеветы и травли по поводу “милостей и дружеских услуг Ленину со стороны германских властей”, и эти покровительство и защита были ему гарантированы.
Несмотря на это, через несколько дней, когда эйфория, окружавшая встречу Ленина, улетучилась, многие, в том числе большевики, стали задаваться вопросом о том, как ему удалось проехать по территории Германии и что именно он обещал немцам взамен.
Справедливости ради необходимо сказать, что заявления Ленина действительно как нельзя лучше отвечали интересам Германии. Германский агент в Стокгольме Штайнвакс телеграфировал 4 (17) апреля, то есть в день выступления Ленина с “апрельскими тезисами”: “…въезд Ленина в Россию удался. Он действует в полном соответствии с тем, к чему стремится”.
Вокруг особняка Кшесинской вновь стали собираться толпы. Но на этот раз они требовали ареста Ленина. Пару раз он выходил на балкон и пытался говорить с собравшимися, но вскоре оставил эти попытки.
Вместо этого Ленин стал медленно и поступательно, пункт за пунктом растолковывать однопартийцам, почему его “апрельские тезисы” — это не бред сумасшедшего, как назвал их едва ли не крупнейший авторитет тогдашней социал-демократии Георгий Плеханов, а реальный план захвата власти.
Тем временем Петроград постепенно закипал. Через две недели после возвращения Ленина на улицах города впервые после Февральской революции вновь прозвучала стрельба и пролилась кровь: начались стычки сторонников и противников Временного правительства.
Об этом мы расскажем в следующем выпуске нашего спецпроекта.
