<…> Полковой комитет ходатайствует об исчислении таковых из списков”. На обороте этого заявления поставлена резолюция: “Обязуемся указанных лиц не хоронить”.

Совет рабочих и солдатских депутатов, как писал управляющий делами Временного правительства Владимир Набоков, “хотел монополизировать” церемонию похорон. Первое упоминание о ее обсуждении содержится в протоколах заседаний Совета уже от 4 (17) марта — на следующий день после отречения великого князя Михаила Александровича.

Не ставя в известность Временное правительство, Исполком Совета назначил похороны на 10 (23) марта и опубликовал их церемониал. День предстоящих похорон был объявлен “днем воспоминания о жертвах Революции и всенародным праздником Великой Русской Революции на все времена”. Решено было “установить в календарном порядке” его ежегодное празднование.

Идея провести похороны на каком-либо из действующих кладбищ Петрограда была изначально отвергнута. Совет избрал местом захоронения Дворцовую площадь, “где пали жертвы 9 января 1905 года”, то есть Кровавого воскресенья, и “где сидела гидра дома Романовых”. Владимир Дмитриевич Набоков утверждает в своих воспоминаниях, что на Дворцовой площади даже приступили к рытью могил, которые предполагалось разместить в юго-западной части площади, там, где встречаются протянувшийся перед Адмиралтейством Александровский сад и подъезды к Дворцовому мосту. Александровский сад, кстати, согласно этому проекту, предлагалось вырубить, заложив на его месте площадь Свободы, на которой планировалось проводить многотысячные митинги.

Журнал “Зодчий” и вовсе сообщал, что “были даже предложения снести Александровскую колонну на Дворцовой площади, как бы уничтожив тем самым памятник царизму и воздвигнув на его месте монумент свободы на телах погибших при завоевании ее”.

Бывшее императорское Общество архитекторов-художников “единодушно одобрило выбор места”.

Как вспоминал член Исполкома Петросовета Николай Суханов, от такого решения “забеспокоился <…> “весь Петербург”, имевший хоть самомалейший интерес к художественным свойствам чудесного города”. К агитации против похорон на Дворцовой площади был привлечен Максим Горький, возглавивший комиссию по этому вопросу, в которую вошли Александр Бенуа, Мстислав Добужинский, Кузьма Петров-Водкин, Николай Рерих, Иван Билибин, Федор Шаляпин и другие деятели искусства.

В качестве альтернативных мест захоронения на разных этапах обсуждения были предложены площадь перед Казанским собором, Марсово поле, Знаменская площадь (ныне площадь Восстания), а также Таврический сад и даже Летний сад.

Двумя лидерами в этом “соревновании” были Дворцовая площадь и Марсово поле. В этом смысле очень интересны слова члена Московского Совета Л. М. Пумпянского на одном из заседаний Петросовета: “Для солдат павших самое правильное место — Марсово поле, рабочие желают Дворцовую площадь, где они пережили 9 января 1905 года”.

Архитектор Иван Фомин так представлял точку зрения “комиссии Горького” на заседании образованной Петросоветом похоронной комиссии: “События, ныне совершившиеся, настолько важны, настолько грандиозны, что и памятник этим событиям на месте похорон жертв должен быть грандиозным памятником и не должен заслоняться другими памятниками, рядом стоящими. Поэтому Дворцовая площадь, на которой уже стоит большой памятник — колонна, была признана неудобной. Мы выбрали ту площадь, которая совершенно свободна, грандиозную площадь Марсова поля…” Здесь нужно понимать, что на тот момент на Марсовом поле не было сада и это была “обычная” площадь.

Иван Фомин также представил проект грандиозного архитектурного ансамбля на Марсовом поле, объединявшего памятник жертвам революции и новое здание российского парламента, украшенное статуями деятелей тех дней. Этот проект одновременно взывал к “социальному воображению масс” и тешил самолюбие руководителей Петросовета.

Аргументы Фомина стали решающими, и от захоронения на Дворцовой площади отказались в пользу Марсова поля. Со временем, однако, было решено, что памятник на нем должен иметь “простой характер, без каких-либо монументальных сооружений”, что и было реализовано, а вокруг памятника на всем пространстве площади был разбит сад.

режима для расстрела народа. <…> Накануне похорон в течение целого дня к коменданту Таврического дворца поступали донесения, будто на Садовой и где-то на Мойке на крышах расставлены пулеметы. <…> Конечно, никаких пулеметов не нашли. Сообщали, будто под самые братские могилы подведены мины и якобы хотят взорвать все Временное правительство. Проверили и это — также оказалось выдумкой. Но на всякий случай, еще за день до похорон, проезд через Марсово поле был закрыт”.

В день похорон на крышах и у слуховых окон всех домов, выходящих на Марсово поле, была выставлена охрана из числа солдат и рабочих. По маршрутам следования траурных процессий было решено держать на запоре все дома, и в особенности чердаки. В ночь накануне похорон все они были осмотрены и запечатаны, и старшие дворники были предупреждены, что “за сохранность печатей они несут личную ответственность”, а в домах были организованы “правильные дежурства жильцов”.

Милиция обеспечивала порядок в этот день не только без патронов, но и вообще без оружия. “Это, с одной стороны, гарантирует нас от случайной, бессмысленной стрельбы, а с другой — даст уверенность, что всякий выстрел, который раздастся на улице, есть выстрел провокационный”, — говорил общественный петроградский градоначальник Вадим Юревич. Главнокомандующий войсками Петроградского округа генерал Лавр Корнилов также отдал приказ “всем войскам, принимающим участие в процессиях и находящимся в заставах, быть с винтовками, но без патронов”.

Из-за того, что много времени было потрачено на определение места захоронения, чтобы успеть к назначенной дате, работы на Марсовом поле пришлось вести круглосуточно. В них участвовали около тысячи рабочих и солдат петроградского гарнизона. Мерзлую, а в некоторых местах еще и зацементированную землю сначала взрывали, а затем копали вручную. В итоге в центре площади были выкопаны четыре братские могилы, каждая в форме буквы “г”. Работы были завершены лишь накануне церемонии — 22 марта (4 апреля). Как писали вечером этого дня “Биржевые ведомости”, “публика стекается к Марсову полю и своим праздным любопытством только мешает работе”.

В день похорон в городе были остановлены заводы и закрыты магазины, а также прекращено трамвайное и автомобильное движение. Единственными, кто продолжали трудиться, были пекари. Накануне дня церемонии Петроградский Совет даже выпустил “Обращение к булочникам и пекарям Петрограда”. Очевидно, люди еще слишком остро помнили хлебный дефицит, который и стал одним из поводов к началу Февральской революции.

Как уже было сказано выше, для организации похорон Петросоветом была создана отдельная комиссия. Николай Суханов сохранил весьма яркое воспоминание о докладе представителя этой комиссии на заседании Совета: “От ее (комиссии. — Прим. ТАСС) имени выступал студент какого-то специального заведения, специально прикомандированный ко всяким церемониям и торжествам. Необыкновенно длинный человек с необыкновенно узкими плечами, этот похоронный студент всегда появлялся на горизонте во всех таких случаях и, неподвижно стоя на кафедре, глухим замогильным голосом докладывал распорядок и технику церемоний…”

неминуемо замешательство, что еще одно мгновение — и три огромные процессии смешаются в общую кучу. Но внезапно откуда-то появился стол, на него стал распорядитель, сделал знак белым флагом — и все три процессии мгновенно остановились. После этого распорядитель — при помощи того же белого флага — пропустил сначала одну процессию, потом другую и, наконец, третью”. Из-за подобных остановок участникам почти каждой из процессий пришлось провести на ногах по несколько часов, однако и это не нарушило царившего в тот день в городе абсолютного порядка.

Подробно были прописаны и маршруты, по которым процессии возвращались в свои районы, так как колонны должны были двигаться к выходу, передав гробы в руки рабочих, непосредственно осуществлявших захоронение, и не только не останавливаясь, но даже не замедляя шага. Останавливаться у могил разрешалось лишь родственникам погибших. С безостановочным прохождением процессий через Марсово поле, кстати, связан тот факт, что в этот день над могилами не было произнесено ни одной речи.

Схема движения траурных процессий была утверждена лично командующим Петроградским военным округом генералом Лавром Корниловым. Частям петроградского гарнизона был отдан приказ об участии в церемонии в полном составе и ее охране. В траурной процессии, как писала газета “Речь”, шли и “чины главного штаба во главе с офицерами с огромными красными знаменами”.

Для координации процессий были проложены 52 телефонные линии между наблюдательными пунктами. Отдельная телефонная линия была проведена в Петропавловскую крепость на противоположном берегу Невы: при опускании в могилу каждого гроба распорядитель взмахивал флажком, и телефонист передавал сообщение в крепость, где похороненного провожали выстрелом из орудия. Как писал посол Франции в России Жорж Морис Палеолог, “усиливая трагический эффект, ежеминутно в крепости грохочет пушка”.

Желающие попасть на Марсово поле в день похорон не в составе процессий должны были иметь специальные пропуска. Временное правительство получило лишь 12 таких пропусков (по числу министров), Государственная дума — 10, а вот Петросовет, в котором на тот момент было свыше тысячи человек, получил право присутствовать на похоронах в полном составе.

Единственным из членов Временного правительства, кто не явился на Марсово поле в этот день, был министр юстиции Александр Керенский, который “занемог”. Многие современные историки усматривают в этом его стремление сохранить свой статус “заложника демократии” и не делать выбор, с кем являться на церемонию — с министрами Временного правительства или членами Петросовета, товарищем председателя которого он также был.

Всевозможных колонн в тот день было великое множество: заводские, колонны воинских частей, учебных заведений, профессиональные, партийные, национальные, колонны организаций и комитетов. Была даже отдельная колонна слепых, которые, по утверждению “Биржевых ведомостей”, “крепко держась под руки, уверенно шли по скользкой мостовой”.

Судя по всему, между колоннами существовало негласное соревнование за
лучшие знамена. Самые выдающиеся из них по распоряжению главного распорядителя похорон Исидора Рамишвили оставляли на Марсовом поле, и “к трем часам могила борцов, павших за свободу, была обнесена тремя рядами особо богатых и выдающихся знамен и грандиозных плакатов”. На следующий день все знамена, оставленные на Марсовом поле, были перенесены в находящийся поблизости Мраморный дворец и выставлены в его парадных залах.

Александр Бенуа, кстати, вспоминал, как на одно из заседаний “комиссии Горького” перед похоронами “явился <Марк> Шагал, встревоженный возложенным на него поручением расписать знамена, которые должны фигурировать в погребальном шествии”. Выполнял ли Шагал в итоге это поручение или нет, неясно, но, видимо, все-таки нет.

Едва ли не все в день похорон было окрашено в красный цвет. Красными были не только большинство знамен и транспарантов, но и ленты и банты распорядителей и гробовщиков, а также ленты, на которых гробы спускали в могилы, и, наконец, сами гробы, обитые кумачом. Красным были обтянуты даже колонны фасада казарм Павловского полка, выходивших на Марсово поле. Вторым по популярности был, конечно же, черный цвет, также присутствовавший на многих знаменах и транспарантах.

Большинство источников оценивают общее число участников похорон на Марсовом поле в 800 тысяч. При этом, по данным однодневной переписи, проведенной в Петрограде в марте 1917 года, все население столицы составляло на тот момент 2,5 миллиона человек.

Траурные мероприятия продолжались с половины десятого утра до ночи. Хвост последней процессии — Московского района — достиг площади лишь около одиннадцати часов вечера. На тот момент поле уже освещалось прожекторами, а участники процессии шли с факелами в руках.

Из-за того, что церемония завершилась так поздно, могилы было решено оставить открытыми до утра. Их обнесли забором и выставили у них усиленный почетный караул.

Как писали вечером следующего дня "Биржевые ведомости", "с утренними поездами прибыли опоздавшие депутации из провинции", которые "побывали <…> на братских могилах и отдали свой последний долг борцам, павшим за свободу". Газета также сообщала, что гробы были "расставлены в несколько ином, чем вчера, порядке". Чтобы их не раздавило "напором земли", а также из "гигиенических санитарных соображений", могилы было решено залить бетоном. В этот день на Марсово поле вновь стекалась публика, но ее уже не допускали к могилам.

заупокойных молитв, из-за чего, в частности, в них отказались участвовать казаки. Но родственники погибших могли заранее заказать церковную панихиду “по их убеждению”, а священникам военных храмов было предписано в этот день совершить в них заупокойные богослужения.

Известно также, что, например, на Петроградской стороне, в часовне Петропавловской больницы, где находились тела восьми погибших, начиная с шести часов вечера накануне похорон служили панихиды, и одна группа молящихся сменяла другую. “Здание часовни с трудом могло вместить всех желающих проститься с жертвами революции”, — говорится в “Альбоме великих похорон жертв революции в Петрограде”. Там же сказано, что сигналом к выносу тел из покойницкой больницы святой Марии Магдалины на Васильевском острове была “команда “на молитву”. “С колоколен некоторых церквей при проходе процессии (Василеостровского района. — Прим. ТАСС) раздается густой похоронный звон”, — писала газета “Речь”.

Кроме того, на следующий день после похорон, 24 марта (6 апреля), по просьбе родственников погибших причт находящегося рядом с Марсовым полем храма Спаса на Крови совершил крестный ход к братским могилам и провел над ними заочное отпевание, на котором присутствовало множество жителей города. 11 (24) апреля, на Радоницу — день поминовения усопших — на Марсово поле вновь шли крестные ходы и в течение всего дня служили панихиды. В День святой Троицы 21 мая (3 июня) к братским могилам вновь пришел 300-тысячный крестный ход от нескольких церквей.

красных флагов. Один из участников событий утверждал, что, когда совершавший отпевание священнослужитель обратился к толпе с призывом к общенациональному примирению, один из матросов якобы выкрикнул: “Революции с богом не сделать! Главные враги революции — это попы!” — и ударил священника прикладом. К этому свидетельству, однако, следует относиться с большой осторожностью. Существует и такое воспоминание о похоронах в Кронштадте: “Один дьякон выступил, чтобы расстрелянных монархистов также похоронить. Товарищ Железняков снял с себя сумку с патронами и избил ею дьякона, которого тут же отправили в поликлинику”.

17 (30) марта прошли похороны двух революционеров в Гельсингфорсе (Хельсинки). В них, по оценкам местного Совета (впрочем, скорее всего, завышенным), приняли участие 120 тысяч человек.

Хотя первоначально запланированные на 10 (23) марта похороны в Петрограде не состоялись, в этот день по всей России также прошли назначенные “параллельно” похоронам митинги, парады и молебны. В Москве в этот день, например, были остановлены некоторые заводы. Жертв революции вспоминали в Киеве, Одессе, Самаре, Риге, Симбирске и других городах.

Похороны жертв революции в Петрограде, в свою очередь, породили целую волну перезахоронений героев первой русской революции 1905–1907 годов и других “борцов”, казненных “старым режимом”. Так, в Севастополе провели торжественное перезахоронение останков 11 матросов, расстрелянных в 1912 году, а повторное погребение праха лейтенанта Петра Шмидта и трех его сослуживцев на Черноморском флоте стало событием почти государственного масштаба. В Одессе останки лейтенанта, совершавшие своего рода “тур” по черноморским портам, встречало едва ли не все население города с архиерейским хором и архиепископом Херсонским и Одесским, который лично служил торжественную панихиду, а митинги продолжались весь день.

В Севастополе, куда гробы были возвращены из Одессы, останки также встречал фактически весь город. Им салютовали корабли Черноморского флота с приспущенными флагами, а на флагмане был поднят сигнал "Вечная память борцам за свободу, павшим в 1905 году". Торжественную процессию с гробами возглавлял тогда лично командующий флотом, будущий лидер Белого движения адмирал Александр Колчак.